Назад

ЭВАКУАЦИЯ ГОСУДАРСТВЕННЫХ

 УЧРЕЖДЕНИЙ

Вопрос эвакуации казенного имущества и учреждений из Москвы в конце августа – начале сентября 1812 г. долгое время практически не рассматривался в отечественной историографии. Лишь только проблема гибели московского арсенала привлекала к себе определенное внимание.

Так Михайловский-Данилевский, впервые обратившийся к этой теме, полагал, что артиллерийское депо не было вывезено по причинам постоянного выполнения поступавших из армии требований в оружии и порохе, общей уверенности в безопасности и убежденности в сражении под Москвой.[1] По его мнению, Ростопчин не имел приказа об уничтожении запасов оружия. В критической ситуации соответствующее распоряжение мог отдать только фельдмаршал, но и он побоялся это сделать.[2] Близкой точки зрения придерживался и Богданович.[3]

Пожалуй, только С.Н. Цветков, опубликовал в год столетия Отечественной войны брошюру, освещающую вопрос эвакуации ценностей Московского Кремля.[4] Однако указанную работу нельзя назвать вполне научной.  Кроме того, основой для своих выводов автор принял воспоминания Бестужева-Рюмина и потому осуждал московского генерал-губернатора, будто бы всячески мешавшего вывозу            ценностей.

В советской историографии вопрос эвакуации казенного имущества и учреждений стал широко рассматриваться лишь с пятидесятых годов XX века, в основном в увязке с проблемой гибели или захвата французами огромных запасов московского арсенала. Публикация в 1954 г. в сборнике документов «М.И. Кутузов» ведомостей об утраченном в Москве имуществе артиллерийского департамента, привела к целой серии обвинений в адрес московского генерал-губернатора.

Так составитель указанного сборника Л.Г. Бескровный полагал, что Ростопчин боялся вооружать простой народ, а потому считал лучшим выходом сдать запасы оружия врагу.[5]

Н.Ф. Гарнич пошел дальше, обвинив Ростопчина в предательстве. Граф, якобы из-за ненависти к Кутузову сознательно придерживал оружие в Москве, не направляя его в армию, и не вооружая ополчение. Наконец, генерал-губернатор, выполняя существовавший, по мнению Гарнича приказ царя, не дал оружия простым москвичам.[6] Близкой позиции придерживались и некоторые другие авторы.[7]  В то же время И.И. Полосин[8] не был полностью согласен с мнением о захвате московского арсенала французами, утверждая, что его часть была эвакуирована по приказу Кутузова. Этот же автор был убежден в полном контроле над ходом эвакуации оружия и боеприпасов со стороны фельдмаршала и о наличии его распоряжения об уничтожении севших на мель барок. На фоне указанных работ своей зачастую противоположной точкой зрения выделяется статья С.В. Шведова,[9] который  на основании дела артиллерийского департамента, содержащего документы расследования причин гибели оружия и боеприпасов, «предпринял попытку выяснить истинное количество ручного огнестрельного оружия, хранившего в Московском арсенале, и обстоятельства, приведшие к не использованию и гибели этого запаса». Шведов впервые в советской историографии отразил положительную роль московской администрации и в частности Ростопчина в организации эвакуации, и пришел к  заключению о сознательном выборе командования русской армией, оставившего военное имущество в Москве. Следуя за Полосиным, Шведов придерживался мнения, что именно Кутузовым был отдан приказ об уничтожении барок. С.В. Шведовым был также широко исследован вопрос гибели имущества комиссариатского          департамента.[10]

Нельзя следовать за авторами, рассматривающими вопрос об организации эвакуации казенного имущества и учреждений без учета конкретной исторической обстановки, и потому заявляющими о полной некомпетентности московского генерал-губернатора при решении данной проблемы. Подобная позиция скорее свидетельствует о незнании некоторыми историками фактов и источников, свидетельствующих как раз о противном.  Противоречивость взглядов дореволюционных и советских историков на вопрос гибели и эвакуации оружия и боеприпасов,  несомненно, требует более подробного разбора обстоятельств.

Известно, что Ростопчин еще 10 августа писал в Нижний Новгород П.А. Толстому: «…Предваряю Вас, что в случае угрожаемой опасности Москве, заранее отправлю все то, что должно быть сохранено и препровожу в Нижний. Для сего заготовлены у меня барки в Коломне еще прежде».[11] 12 августа он сообщал Багратиону о своем намерении приступить к эвакуации, если армия отступит к Вязьме.[12] Оба письма указывают, что Ростопчин предусматривал возможность падения древней столицы, еще за две недели до Бородинского сражения. Чтобы иметь более достоверный источник информации об истинном положении дел в русской армии, туда был направлен титулярный советник Вороненко, который вспоминал, что одним из результатов его сводок стала заблаговременная эвакуация казенного      имущества.[13]

В период с 17 по 20 августа, когда русская армия отошла к Вязьме, генерал-губернатор, как и планировал, издает несколько распоряжений по данному вопросу. 17 августа московскому кригс-комиссару А.И. Татищеву было отправлено предписание: «По уважению настоящих обстоятельств нужно заблаговременно принять некоторые меры осторожности», в числе которых была укладка вещей, для вывоза в случае надобности и определение численности требующихся лошадей.[14] Тем же днем начальник военного госпиталя генерал-майор Толстой получил приказ о начале подготовке госпиталя к эвакуации.[15] 18 августа было отдано распоряжение о подготовке к вывозу оружия и боеприпасов арсенала.[16] 19 августа Ростопчин приказал чиновникам казначейства приготовить к отправке дела, бумаги и казну, а уже 22 августа распорядился быть в готовности к немедленному  вывозу казны и важнейших бумаг. [17] В те же дни поступило секретное распоряжение на имя гражданского губернатора Обрезкова «Об укладке дел межевой канцелярии и о приготовлении оных к вывозу». [18] 21 августа датировано предписание директорам Павловской казенной суконной фабрики Забелину и казенной лосиной фабрики Романову о подготовке к эвакуации.[19]

Указанные распоряжения не были пустым звуком, так как генерал-губернатор уделял вопросам эвакуации самое пристальное внимание. Первым и главным из них была транспортная проблема. В ситуации, когда приближающаяся армия, требовала все новых и новых поставок, зачастую реквизируя присланные повозки и лошадей, огромной потребности кавалерии в лошадях, и начавшегося выезда горожан, вопрос о распределении подвод между ведомствами приобретал чрезвычайно важное значение. Ведь только для  вывоза имущества комиссариатского департамента и эвакуации военного госпиталя требовалось 20 тысяч подвод[20], из 52 тысяч реквизированных летом 1812 г. Для вывоза оружия и боеприпасов, хранившихся в арсенале, было необходимо 6457 подвод или 18 барок.[21] Не были забыты и другие учреждения. 20 августа Московскому воспитательному дому были переданы 300 подвод для эвакуации в Казань.[22]  900 подвод – межевой канцелярии. 500 – военному госпиталю. Для эвакуации двух казенных фабрик было выдано 2000 подвод.[23]

Огромные запасы комиссариатского имущества, оружия и боеприпасов требовали альтернативных путей эвакуации. Поэтому Ростопчин заранее приказал заготовить на Москве-реке достаточное количество барок. Еще 20 августа он предписывал Татищеву: «Все вообще вещи, имеющиеся в наличности, кроме железных и седел, приготовить так, чтобы они по получении повеления тотчас могли быть погружены на барки для отправления в то место, которое назначено будет».[24]

Немалое значение в оценке рассматриваемой деятельности московского генерал-губернатора имеет проблема ее эффективности.

Эвакуация городских учреждений началась по приказу Ростопчина[25] в последних числах августа, то есть еще до официального решения военного командования об оставлении Москвы. Всего, по мнению Дубровина в конце августа – начале сентября 1812 г. из Москвы было вывезено 38 казенных учреждений.[26] Заблаговременно, еще 22 августа в Коломну была вывезена Оружейная палата. В готовности были казна и церковные сокровища.[27] В общей сложности начальником Дворцовой экспедиции Валуевым была осуществлена эвакуация сокровищ из Оружейной палаты, Патриаршей ризницы, кремлевских дворцов, соборов и Грановитой палаты. Всего вышло 150 обозов с наиболее ценными предметами. Остальное было закопано в землю или спрятано.[28] 25 августа артиллерийскому департаменту было приказано отправить в Нижний Новгород казну, чиновников и необходимое имущество.[29] 31 августа была начата эвакуация московского казначейства.[30] Из 2000 подвод, выделенных для казенных фабрик, 1000 была отправлена 31 августа. На следующий день еще 686. Тем не менее, ситуация осложнялась нехваткой 300 подвод для Суконной фабрики и 600 для Лосиной.[31] К тому же последняя по приказу Ростопчина не останавливала работу вплоть до особого распоряжения от 26 августа.[32] Согласно рапорту кригс-комиссара Татищева от 3 сентября,  направленному Кутузову, 23 барки, с комиссариатским имуществом были отправлены по Москве-реке 31 августа. [33] Еще 28 августа отправился первый обоз из 300 подвод с имуществом межевой канцелярии, второй из 200 подвод - 29 августа, третий из 150 подвод - 30 августа. 31 августа за пределы города вышел четвертый обоз из 50 подвод и, наконец, в ночь с 1 на 2 сентября Москву покинули последние 200 подвод. Не вывезены были лишь документы «яко совершенно не нужные, к справкам не подлежащие, мелочные и принадлежащие к предыдущему межеванию».[34] 30 августа был эвакуирован Сенат, из-за опасности, что он может быть  использован французами для легитимации своих распоряжений.

Впрочем, имелись и факты, когда Ростопчин действительно препятствовал  вывозу ценностей. Так известно, что когда 1 августа после литургии в Успенском соборе митрополит Августин пожелал отправить в Вологду церковные ценности, генерал-губернатор запретил это ради сохранения спокойствия  среди простых    горожан.[35]

Трагедией обернулась эвакуация комиссариатского имущества. 31 августа были отправлены 23 барки. Когда у монастыря Николы в Перерве барки сели на мель, их лоцманы разбежались. Татищев сразу же сообщил Барклаю де Толли о сложившейся ситуации и о необходимости присылки войсковой команды, для их защиты и буксировки. Барклай де Толли не ответил на донесение. Уже позже, согласно показаниям комиссионера 8-го класса Комендантова, Платов выделил 500 казаков. Барки были обнаружены между Коломенским дворцом и монастырем Николы в Перерве из них 12 комиссариатских, 4 с порохом и 2 со свинцом. Из чиновников на борту остались лишь комиссионер 9 класса Гедеев и 11 мелких чинов. Рабочие разбежались. 3 барки проплыли дальше. В ночь с 3 на 4 все застрявшие барки были сожжены, а с порохом затоплены. Еще до прибытия казаков была уничтожена 1 барка. Всего погибло 13 судов, из которых 4 с сукном, 4 с холстом, 3 с кожей, 1 с медными вещами. Попали в руки неприятеля 7 барок.[36]

При освещении событий конца августа – начала сентября одним из самых острых вопросов остается эффективность эвакуации раненых солдат и офицеров русской армии. Так Наполеон в своих бюллетенях утверждал, что в Москве осталось 30 000 раненых и больных солдат и офицеров.[37] Сам Ростопчин называл значительно меньшее число – 2 000 человек. [38]

Действительно в конце августа московский генерал-губернатор оказался в непростой ситуации, после Бородино каждый день в столицу прибывало по 1500 раненых. Всего за последние дни перед сдачей в Москву пришло до 28 тысяч раненых. Если до 26 августа вопрос вывоза военнослужащих, лечившихся в госпиталях, был успешно решен,[39] то после кровопролитного сражения в условиях тяжелейшего транспортного кризиса Ростопчиным предпринимались все возможные меры для решения этой проблемы. Так 30 августа граф отдал приказ раненых в Москве не размещать, кроме находившихся в тяжелом состоянии, а на тех же подводах увозить в Коломну.[40] 31 августа последовало новое распоряжение: всех раненых, кто способен ходить, отправить пешком в тот же подмосковный город.[41] О том, какое внимание уделялось Ростопчиным эвакуации раненых, свидетельствует тот факт, что когда один из чиновников артиллерийского департамента полковник Курдюмов  попросил у него 600 подвод для эвакуации оружия и боеприпасов, то генерал-губернатор отказал, сославшись на необходимость первоочередного вывоза раненых и больных.[42] Имущество военного госпиталя было затоплено рядом в запруде возле мельницы на реке Синичке.[43]

И все-таки данную проблему до конца решить не удалось. Оставшиеся в Москве раненые военнослужащие были доверены «человеколюбию» французского командования и, как известно частично погибли от голода, отсутствия  должного ухода и пожара военного госпиталя. Однако из вышеприведенных фактов видно, что московская администрация предпринимала  все возможные меры для решения проблемы эвакуации раненых, и последовавшая трагедия явилась результатом общего хаоса последних дней перед сдачей города, вызванного острым транспортным кризисом и отсутствием определенности в судьбе Москвы.

Тем не менее, ход эвакуации позволил Ростопчину уверенно заявить: «Важное, нужное и драгоценное все уже отправлено было».[44] 1 сентября он писал: «Головой ручаюсь, что Бонапарт найдет Москву столь же опустелой как Смоленск. Все вывезено: Комиссариат, Арсенал».[45] Даже Кутузов был вполне уверен в успехе эвакуации, о чем и доносил императору: «…из коей (из Москвы – М.Г.) все сокровища, Арсенал и почти все имущества, как казенные, так и частные вывезены и ни один житель в ней не остался».[46]

Однако, несмотря на оптимистичные заявления двух главнокомандующих, известно, что в первых числах сентября погибли или достались неприятелю огромные запасы арсенала и комиссариатского департамента. Возмутительная «халатность» московских властей не оставила равнодушным императора, поэтому уже 20 сентября он потребовал от управляющего военным министерством князя Горчакова: «По случаю временного занятия неприятелем Москвы, желаю я иметь верное сведение о количестве находившихся там в сие время разного рода вещей и припасов по ведомству комиссариатскому и артиллерийскому, а равно сколько чего оттуда вывезено и куда именно, сколько истреблено и там осталось?»[47]

Согласно отчету чиновников артиллерийского департамента[48] на 1 августа в московском арсенале имелось 12677 единиц огнестрельного оружия, из них: ружей пехотных нового образца – 1938; прежних – 2859; егерских – 153; цесарских – 6132; мушкетов драгунских - 1095; карабинов кирасирских  - 28; гусарских - 392; цесарских  - 60. В другом отчете, представленном вице-директором департамента артиллерии генерал-майором Гогелем[49], содержатся следующие сведения: на 1 августа в московском арсенале числилось: 27359 снарядов, 12082 ружья, 21464 пуда пороха и 15096 пуда 38 фунтов свинца. О том прибыли ли в Москву 27918 ружей, отправленных из других мест, этому чиновнику ничего неизвестно.

Материалы, начатого по распоряжению Александра I расследования, собраны в хранящемся в РГВИА деле «О потере в Москве артиллерийского и комиссариатского имущества».[50]

В рапорте инспектора всей артиллерии генерал-майора Меллер-Закомельского от 23 сентября 1812 г. назывались причины, по которым запасы московского арсенала не были вывезены заранее.[a]  Как говорилось в документе, чиновники артиллерийского депо не могли предвидеть возможности оставления Москвы из-за уверений Ростопчина в безопасности города и скорой битве у стен города. Также помехой для вывоза имущества являлись значительные ежедневные заказы на снабжение армии артиллериею, оружием, порохом, свинцом, снарядами, патронами и особенно заготовка требуемых Кутузовым 500 комплектов орудийных зарядов. Хотя Ростопчин еще 18 августа приказал командиру московского  арсенала полковнику Курдюмову готовиться к эвакуации, ее осложняла огромная масса артиллерийского имущества – 161 888 пудов, требовавшая 6475 подвод.  Выделенные генерал-губернатором 18 барок были совершенно не подготовлены к погрузке.

Тем не менее, 30 августа ночью 8 барок с порохом и свинцом были отправлены в Муром. Однако 2 сентября согласно приказу обер-кригс-комиссара Татищева они были сожжены. Удалось спасти доставленные в Нижний Новгород на 600 подводах 453 орудий разного калибра и часть боевых патронов. Остававшиеся  в Москве порох, свинец и боеприпасы были затоплены в Красном Пруде.

Уже упоминавшийся С.В. Шведов, пришел к следующим выводам:[51] На 1 августа в Арсенале находилось 19600 ружей, из которых 13800 были переданы в формирующиеся рекрутские и земские полки, а еще 1 тысяча ружей продана москвичам. Во второй половине августа неожиданно для  Ростопчина в Москву стали прибывать обозы всего с 52-60 тысячами ружей из рекрутских депо, большей частью старыми неисправными, причем половина из них поступила в последнюю неделю августа. Ростопчин, скорее всего не имел представления о размерах этого оружия, так как не ставил соответствующих вопросов о вооружении ополчения перед Кутузовым. Хотя позиция последнего заслуживает удивления, ведь он наверняка знал от М.Б. Барклая де Толли о свозе в Москву вооружения, и, тем не менее, не отдавал относительно него никаких приказов и не требовал соответствующей информации.  Кроме уже упомянутых ружей, к сентябрю в город было свезено 347 артиллерийских орудий, 55 тысяч единиц холодного оружия, 21 тысяча пудов пороха, 14.4 тысяч пудов свинца. Московский генерал-губернатор 18 августа отдал распоряжение о подготовке арсенала к эвакуации. Предполагалось нанять 18 барок и 2 тысячи подвод. Часть оружия и боеприпасов не вывозилась в связи с предполагавшимся  сражением у стен Москвы. Общий вес всех армейских запасов составлял 200 тысяч пудов. Для вывоза требовалось около 8 тысяч подвод. Однако, когда ситуация осложнилась, выяснилось, что невозможно нанять такое большое количество подвод, а сплав барок, по сильно обмелевшей за лето Москве-реке практически невозможен. Тем не менее, новые орудия (191) были отправлены сухим путем в Нижний Новгород, часть патронов в Муром. 30 августа все барки уже были подготовлены, нагружены и готовы к плаванию. Восемь из них отправились в тот же день, а 23 на следующий. В Москве осталось 5.8 тысяч пудов свинца и 10.4 пудов пороха, необходимых войскам.  Как известно совет в Филях состоялся вечером 1 сентября. Уже 2 сентября рано утром начальник Московского арсенала получил приказ об эвакуации. Тот передал приказ подчиненным, а сам немедленно покинул город.  Ростопчин отдал приказ открыть ворота арсенала для москвичей, а также потопить запасы пороха и свинца. До самого приближения неприятеля 400 солдат гарнизона и служителей арсенала бросали бочки с порохом и свинцовые слитки в Москву-реку, и Красный пруд. Таким образом, оставшееся огнестрельное и холодное оружие было частично взято горожанами, а около 25 тысяч ружей уничтожено при взрыве французами арсенала. Сплав барок по мелководью оказался непростым делом, глубина фарватера в некоторых местах достигала лишь 22.5 сантиметров. За три дня они прошли всего 8 верст. Первая барка накрепко села на мель у монастыря Николы в Перерве. Мимо нее удалось провести всего 3 судна с имуществом. После длившихся сутки попыток пустить барки в обход все они были уничтожены, как полагал Шведов, по приказу Кутузова.

Последовавшие после ухода французов попытки поиска пропавшего имущества показали, что порох и селитра были высыпаны в реку, а тот, что был затоплен в мешках закаменел и стал непригоден. 2 мая 1813 г. Ростопчиным было предписано обер-полицмейстеру Ивашкину спустить воду в Красном пруде «для удобнейшего отыскания в оном затопленного артиллерийского имущества».[52] Согласно отчету артиллерийского депо в пруде было обнаружено следующее имущество: [53]

1.              Гранат ½ пуда единорожных – 30;

2.              Гранат 10 фунтовых – 67;

3.              Брандкугелей ½ пуда – 2;

4.              Брандкугелей 10 фунтовых – 7;

5.              Ядер пушечных 12 фунтовых – 18;

6.                                            6 фунтовых – 73;

7.              Брандкугелей пушечных 12 фунтовых – 16;

8.              Картечи единорожной ½ пуда ближней дистанции – 81;

9.                                                                   дальней дистанции – 52;

10.           Картечи единорожной 10 фунтовой – 129;

11.           Картечи пушечной 12 фунтовой – 110;

12.           Картечи пушечной 6 фунтовой – 260;

13.           Железных поддонов единорожных ½ пуда – 20;

14.                                               пушечных 12 фунтовых – 48;

15.                                               пушечных 6 фунтовых – 23;

16.           Футляров жестяных  единорожных ½ пуда – 84; 

17.                                               единорожных 10 фунтовых – 166;

18.           Футляров пушечных 12 фунтовых – 17;

19.                                                 6 фунтовых – 11.

   Свинец в Москве-реке практически исчез, расхищенный преимущественно крестьянами окрестных деревень. Так летом 1813 г. фейверкер 2 класса Новожинский доставил в арсенал 21 пуд свинца, купленный у крестьянина деревни Печатники Василия Яковлева, причем у других крестьян тоже имелись большие запасы.[54] Были обнаружены почти все орудия, кроме 43 малокалиберных, 8, 4 тысячи тесаков, сабель и клинков к ним. На полевом артиллерийском дворе был найден огромный слиток свинца, массу которого определить не удалось.[55]

Как видно из представленных выше документов, оружие и боеприпасы из московского арсенала не вывозились сознательно, по причине уверенности его начальства в намерении русской армии защищать древнюю столицу. В этом случае эвакуация арсенала в отдаленные от мест боевых действий губернии выглядела бы как действительно преступный акт. Тем не менее, хотя арсенал до последних дней исправно снабжал войска боеприпасами, как указано в рапорте Меллер-Закомельского, он все равно был приготовлен к немедленной эвакуации. Имелся и план уничтожения оружия и боеприпасов, который также был осуществлен. Таким образом, автор полагает, что любое заключение о «виновности» московского генерал-губернатора в гибели арсенала и, тем более, о его сознательном «предательстве» не соответствует фактам. Документы свидетельствуют, насколько неожиданным для Ростопчина стало прибытие в Москву в последние дни августа крупных партий оружия из других артиллерийских депо. Например, когда 25 августа в Белокаменную въехали  подводы со 106 орудиями, граф приказал  выгрузить артиллерию для нужд армии, а на освободившихся подводах вывезти из города 26500 сабель.[56] Еще 15 тысяч сабель были отправлены 29 августа в Орел.[57] В последних числах августа в Нижний Новгород были отправлены 175 пушек, но тут же прибыли орудия из Киева и Брянска.[58]

Было бы неверно утверждать, что Ростопчин хранил оружие в арсенале на замке, не предпринимая никаких мер по вооружению им ополчения и москвичей. Так известно, что он выдал ратникам 9800 ружей. Еще 4000 ружей были переданы формировавшимся в Москве рекрутским полкам. При приближении неприятеля к Москве он отдал распоряжение о свободной продаже оружия из арсенала по установленной им низкой цене. Об этом было объявлено 18 августа 1812 г. в восьмой афише.[59] Очевидцем событий  Бестужевым-Рюминым приводятся следующие цифры: в августе 1812 г. в Москве сабля или шпага стоила 30-40 рублей, пара тульских пистолетов 35-50, ружье или карабин 80 и выше. Это были, несомненно, очень высокие спекулятивные цены, сознательно поддерживавшиеся купцами. В Арсенале же можно было купить саблю за 1 рубль,  ружье или карабин за 2-3 рубля, хотя как он полагал, все лучшее было скуплено купцами.[60]

Позиция . Михайловского-Данилевского и  Богдановича подтверждается и документально, так даже 30 августа Кутузов требует от Ростопчина: «…вышлите с получения сего столько батарейных орудий, сколько есть в московском арсенале с ящиками и зарядами, на обывательских лошадях, с тем, чтобы они как можно скорее к армии прибыли».[61]

В то же время факты опровергают точку зрения советских  историков, пытавшихся скрыть  за обвинениями в адрес московского генерал-губернатора странную невнимательность Кутузова к судьбе арсенала. Как видно из рапорта Меллер-Закомельского, все распоряжения о подготовке и начале эвакуации оружия и боеприпасов отдавались именно Ростопчиным. Донесение кригс-комиссара Татищева свидетельствует, что и поджог севших на мель барок  был осуществлен именно по приказу генерал-губернатора, а не Кутузова.[62] Хаос в эвакуации был внесен самим военным командованием, не сообщившим о предполагавшемся прибытии в Москву огромного количества оружия, но и этот вопрос по возможности решался городской администрацией. Неудача в эвакуации оружия возникла из-за природных факторов, а не некомпетентности Ростопчина, но и в этой критической ситуации, чиновники, следуя распоряжениям генерал-губернатора, уничтожили барки с оружием и боеприпасами.

Все вышеприведенные факты свидетельствуют о том, что эвакуация казенного имущества и учреждений Москвы целиком и полностью является заслугой городской администрации. Мнение об участии в эвакуации Кутузова, высказывавшееся некоторыми специалистами  автор считает необоснованным в силу ряда обстоятельств.  Во-первых, судьба находившихся в Белокаменной государственных ценностей должна была стать одной из основных забот главнокомандующего русской армией, хотя бы в силу их громадной стоимости. После вступления войск на территорию Московской губернии Ростопчин попадал в подчинение Кутузова и, несомненно, рассчитывал на соответствующее указание по поводу начала эвакуации. Тем не менее, подобных распоряжений не зафиксировано даже в сборнике документов «М.И. Кутузов»,[63] составители которого ставили перед собой задачу наиболее полно отразить распоряжения и переписку фельдмаршала в 1812 г.. Еще более странным является тот факт, что соответствующий приказ был отослан 28 августа калужскому губернатору П.Н. Каверину.[64] Создается впечатление, что Кутузов сознательно игнорировал интересы московской администрации. Но и этот вывод неверен. 3 сентября фельдмаршал предполагал, что комиссариатское имущество находится в Серпухове![65] Это свидетельствует о том, что Кутузов вообще не был информирован об эвакуации, что достаточно странно, учитывая  объем работ и драматизм событий, связанных с вывозом комиссариатского департамента и арсенала. Позиция Кутузова в этом вопросе вообще заслуживает особого внимания. Кто как не главнокомандующий русской армией должен был учитывать все негативные последствия гибели огромных и стратегически военных важных запасов  или даже захвата их врагом. И, тем не менее, в распоряжениях Кутузова такого приказа нет.

Таким образом, можно заключить, что московской администрацией были предприняты все возможные меры для обеспечения и нормального хода эвакуации казенного имущества и учреждений. Соответствующие распоряжения были отданы еще 18-20 августа, когда возможность сдачи Москвы французам была минимальной. После Бородинского сражения эвакуация развернулась в полном объеме. Всего из города было вывезено 38 учреждений. Ситуация с эвакуацией казенного имущества осложнялась в связи с рядом обстоятельств: дефицитом транспортных средств; неожиданным прибытием крупных партий оружия; попыткой использовать подводы для вывоза личного имущества некоторыми чиновниками; отсутствием соответствующих распоряжений со стороны высших органов государственного управления и, особенно, неопределенностью в дальнейшей судьбе Первопрестольной, связанной с отсутствием информации от военного командования. Эвакуация арсенала и комиссариатского имущества затянулась из-за необходимости бесперебойного снабжения отступавшей русской армии. Не вывезенное военное имущество было уничтожено по приказу Ростопчина. Кризис с вывозом раненых из города был связан в первую очередь с транспортной проблемой, тем не менее, эта проблема по возможности решалась московской администрацией. Наконец, надо отметить, что масштабная эвакуация столичного города осуществлялась впервые в отечественной истории, при отсутствии соответствующего опыта и планов, поэтому ее результаты следует назвать вполне успешными.